Оценки и отзывы читателей о книге Лиловые люпины - в рейтинге книг на 7я.ру. Главная / Рейтинг книг / «Лиловые люпины», Нонна Слепакова. Предисловие Дмитрия Быкова к пятитомнику Нонны Слепаковой (2. Нонна Слепакова ИЗБРАННОЕ (5 томов)Том 1. Книга «Лиловые люпины» Нонна Слепакова, «Терра», 1999 г. Рейтинг книги 4.3 из 5 (3 читателя). Слепаковой «Лиловые люпины или . Впрочем, читая “Избранное” Нонны Слепаковой1, вопрос: откуда это. Да и сама Слепакова спустя четверть века напишет об этой эпохе едва ль не . В 1997 году был опубликован роман Н. Слепаковой «Лиловые люпины или дым без огня».Полоса отчуждения// Санкт- Петербург: «Геликон Плюс», 2. ISBN 5- 9. 36. 82- 3. Том 2: На радость горю моему..// Санкт- Петербург: «Геликон Плюс», 2. ISBN 5- 9. 36. 82- 1. Том 3: Вот до чего, и то ничего! Дружеские послания, стилизации, пародии, невероятно- вероятные происшествия, шутки, мистификации, пьесы// Санкт- Петербург: «Геликон Плюс», 2. ISBN 5- 9. 36. 82- 3. Том 4: Лиловые люпины, или Дым без огня. Роман// Санкт- Петербург: «Геликон Плюс», 2. ISBN 9. 78- 5- 9. Том 5: «Жизнью помяни меня..». Рассказы, статьи, воспоминания// Санкт- Петербург: «Геликон Плюс», 2. ISBN 9. 78- 5- 9. Нонна Менделевна Слепакова родилась в Ленинграде, на Петроградской стороне, 3. По меркам двадцатого века умереть в двух шагах от дома, где родился, — огромная удача. И в жизни Слепаковой, — жизни, не слишком щедрой на удачи, — было хоть это печальное везение. Она почти никуда не выезжала из России, не считая единственной заграничной поездки в 1. Израиль, к друзьям молодости). И всю жизнь, за вычетом двух лет в эвакуации, прожила на Петроградской. Она была поэтом и знатоком этой (хотя и не только «этой») части города, которая без нее так же немыслима, как Пряжка без Блока. Я не боюсь масштаба сравнения: в конце концов, оценивается не талант, а степень нерасторжимости с городом, мера его выраженности, присутствия в стихах. И будущие поколения, я уверен, будут знать Петроградскую с ее улицами и переулками, «скалистыми домами», на карнизах которых прорастают деревца, с ее трамваями, от которых содрогается весь дом, с ее зданиями начала века, в остатках былой мозаики или лепнины, — по лирике Слепаковой, с ее коричнево- зеленым колоритом, с непрекращающимся дождем, с шорохом, шелестом, хлюпаньем, тенями и призраками, роскошными некогда — в обрамлении узорных решеток — лестницами.«Герой, присев на подоконник полувитражного окна, как добросовестный поклонник, ждет. И неважно, что она живет теперь не в этом доме. Ведь ничего не нужно, кроме пустынной лестничной тоски, как бы ломящейся в виски, перил, гудящих, как виола, узорным пыльным чугуном, да кафлей шахматного пола, да непогоды за окном». Она была одним из самых больших поэтов своего времени, и это признавалось всеми, кто судил о литературе по гамбургскому счету. Признание узкого круга знатоков после смерти Слепаковой сменилось широким, настоящим, общественным, — ее посмертные вечера собирают полные залы, а книги расходятся стремительно. Александр Кушнер, ее многолетний друг, сформулировал причину с обычной своей жестокой точностью: признать Слепакову при жизни мешала сама Слепакова. Ее вечное — принципиальное, культивируемое — нежелание петь в общем хоре. Установка на отдельность, на неучастие в стаях, на абсолютную независимость, на отвращение ко всем, кто берет сторону сильных. Об этом она тоже высказывалась часто и откровенно: У сильных, как всегда, в полузапрете,У слабых, как всегда, в полубойкоте,Я вновь — нелепый валенок при лете,Селедочное масло при компоте. Об этом же — ее «Собаки и кошки», стихотворение, которое сама Слепакова считала шуткой и опубликовала при жизни единственный раз, в газете. К своим текстам она относилась легко, без придыхания; знала себе цену, но писала много и силы тратила щедро. Может быть, с этой щедростью была связана другая причина ее официального — да и кланового — непризнания: Слепаковой слишком много было дано, это раздражало, как всякая яркость. Она писала стихи с удивительной легкостью и свободой — «Нонна может сесть к столу и за пятнадцать минут написать шедевр», восхищенно говорил о ней друг- поэт Александр Зорин. Она превосходно делала все, за что бралась, будь то стихотворный или прозаический перевод, пьеса, проза, песня, игра на гитаре; знала английский, читала по- французски, наизусть цитировала тысячи стихотворных строк; вечно сетуя на собственную неумелость и неприспособленность, все успевала, не знала износа, любую домашнюю работу выполняя с тем же огнем и изяществом, какое умела привнести даже в литературную поденщину. Наконец, она была очень красива — не только в молодости; весь этот набор, понятное дело, располагал коллег — особенно тех, кто не умел писать с той же точностью и страстью, — к скрытой или явной недоброжелательности. Даже круг учеников Слепаковой позволял себе спорить с ней, как с равной, — что она, впрочем, поощряла. В ней совершенно не было умения «королевиться», хотя отбрить и поставить на место она умела, как мало кто. В этой шутке была только доля шутки: пожалуй, в слепаковской литературной генеалогии Киплинг действительно не последнее имя. Ее универсализм, любовь к балладе, фабуле, сильному и точному слову, к афористичной концовке и мужественной сдержанности слога — киплингианские, унаследованные напрямую, не через Гумилева или Тихонова, к которым Слепакова была скорее холодна (Луговского, впрочем, любила). Чаще других в связи с ней называют имя Некрасова — ответом на это было довольно резкое стихотворение «Плач поэта некрасовской школы». Резкость вызвана тем, что Некрасова пытаются свести к гражданской скорби и бытовизмам, а вовсе не тем, что Слепакова брезговала такой литературной родословной. Некрасова она знала и любила, как мало кто; множество раз цитировала его в приятельских компаниях, гордясь тем, что никто не узнавал: «Это же — как вчера написано!» — поражался литературный молодняк, слыша «О погоде» или «Современников». Не зря именно к Некрасову возводили свое происхождение и акмеисты — прежде всего Ахматова, — и символисты (в первую очередь Блок, у которого прямые некрасовские реминисценции видны невооруженным глазом). Некрасов для Слепаковой был прежде всего поэтом трагической любви, скорбного и страстного метафизического вопрошания, убийственно точного слова, редкой свободы в обращении с традиционно непоэтической лексикой. Сама она называла себя «советским символистом» — разумея здесь не только свою привязанность к серебряному веку, который знала досконально, но и сознательную, вынужденную зашифрованность большинства своих стихотворений советского периода. Шифровки ее были далеко не всегда так просты, как «Стихи к Р.» — к Родине, разумеется, что внимательный читатель легко разгадает; почти во всех ее стихах семидесятых годов надо вычитывать бесчисленные намеки. Постепенно это стало творческой манерой — даже у поздней, открытой, яростной Слепаковой, утратившей петербургскую сдержанность «на свободе от песенного размера», открытой поэтической публицистики никогда не было. Она прибегала то к библейской символике («Лотова жена», «Женщина в ковчеге»), то к литературным или живописным сюжетам («Рисунок Бенуа к “Медному всаднику”», «Благовещенье Беллини», «Круги»), ток историческим аллюзиям («Клеопатра», «Увещевание Нерону»), но по- прежнему не снисходила до упрощений, до публицистической плоской прямоты. Вот почему ее лирика рассчитана на умного и серьезного читателя, не привыкшего равнодушно скользить взглядом по строке: эта поэзия по- акмеистически точна в реалиях, но по- символистски сложна и неоднозначна. Слепакова принадлежала к двум искусственно прерванным, а вовсе не изжившим себя, литературным традициям. При этом она помнила и об ахматовском завете — «Чтоб быть современнику ясным, весь настежь распахнут поэт». Она презирала невнятицу и лирические туманности, не любила говорить загадками, не терпела двусмысленностей. Но особенно ей была отвратительна другая тенденция, пришедшая на смену советскому пафосу: человек феерически остроумный и обожавший пародирование и розыгрыш в дружеском кругу, к литературе Слепакова относилась с истовой серьезностью и категорически отказывалась играть в постмодернистские игры. Ей, с ее эрудицией и стилизаторским даром, это далось бы легче легкого — такие стихотворные шутки, как «Романс Аделины» или водевиль «Панталошки», подтверждают это. Но Слепакова терпеть не могла игр в литературу — для нее поэзия оставалась серьезным делом, не терпящим подмен. Долг поэзии — «к самой черной прикоснуться язве» и попытаться если не исцелить, то хоть назвать ее. Слепакова — поэт страстный, напряженный, мучительный, сознательно избегавший сладкозвучия; многие ее стихи нарочито отталкивающи, есть в них и натурализм, и пугающая, иногда шокирующая откровенность. Многое написано «с опережением» — в девяностые годы казалось, что так писать нельзя, что это ниже пояса, за гранью искусства, хотя реальность была уже вполне адекватна этим текстам: Как уходить без оглядки,Без оборота назад? В том же ли стройном порядке. Мой покидаемый ад? Так же ли в школьной тетрадке. Хвостик у буквы поджат? Так же ли кругло на грядке. Головы ближних лежат? Самые резкие и отчаянные стихи она не публиковала; помню, как Лидия Гинзбург, прочитав «Набросок записки», с восхищением сказала — «Нонна, какие СТРАШНЫЕ стихи!». Точно так же в восьмидесятые и девяностые она почувствовала фальшь перемен, смену одного гнета на другой, разрушение и того немногого, что позволяло мириться с советской жизнью и советскими ценностями. Никакими посулами свободы — обернувшейся безразличием, девальвацией искусства как такового, — прельстить ее было нельзя, да и не дала ей эта свобода ничего, хотя урвать, как все мы знаем, можно было. Да, с 1. 98. 5 по 1. Слепакова издала втрое больше книг, чем за всю предыдущую жизнь, — но это не избавляло ее от чувства унижения и беспомощности. Подмену она увидела сразу и заговорила о ней во весь голос, что поссорило ее с либеральным кланом бесповоротней, чем ссорила когда- то с советской властью «несоветскость». Либеральный диктат оказался страшней совкового: Слепаковой пришлось столкнуться и с травлей, и с замалчиванием. Для советского критика или чиновника существовали хоть какие- то критерии; для либерального — только голое «наш — не наш». Она первая внятно и точно сказала об исчерпанности всех парадигм и снятии всех оппозиций: левые и правые, либералы и почвенники, ретрограды и «новаторы» стоили друг друга.
0 Comments
Leave a Reply. |
Details
AuthorWrite something about yourself. No need to be fancy, just an overview. Archives
December 2016
Categories |